— Тереза Ганнибаловна, «Театриуму на Серпуховке» исполняется 25 лет. О чем вы думаете, оглядываясь на все эти годы?
— Боже мой, я не понимаю, как мне это удалось. Как быстро прошли эти 25 лет, я их даже не заметила! И сколько всего сделано! Но знаете, для театра это юношеский возраст и самое интересное у нас еще впереди.
— Каким вы видите свой театр через 10 лет?
— Я думаю, к этому времени труппа станет в полтора раза больше, репертуар — в два раза шире, зрителей — в десять раз больше. Еще будет много-много работы и гастролей. Еще больше, чем сейчас.
— Когда будете праздновать юбилей?
— 23 ноября. Билеты на все спектакли, которые будут идти в этот день на всех трех сценах, стоили всего один рубль. Их раскупили очень быстро.
Мы бы хотели пригласить всех, кто хочет быть с нами в этот день. Но залы просто физически не вместят абсолютно всех желающих. К тому же зрители очень любят иметь на руках билет — официальное подтверждение своего места. Продажа билетов по символической цене помогает избежать гигантского столпотворения.
— Вы и художественный руководитель, и главный режиссер, и директор. Каковы ваши основные задачи?
— Выжить! Все эти должности для меня абсолютно неразделимы. Как директор, я должна думать о материальной базе моего театра, при этом мне нельзя забывать о репертуаре: какие спектакли идут сейчас, какие нужно поставить в будущем, какую они несут режиссерскую и художественную ценность. По-моему, нормально, когда обо всем этом думает один человек, а не несколько.
Все наши спектакли успешны
— Есть ли какой-то спектакль, которым вы особенно гордитесь?
— Вы знаете, такого нет. Часто мои друзья просят посоветовать постановку, а я не могу. Все наши спектакли — шлягеры, все успешны. Что-то неудачное просто ради галочки я бы в репертуаре держать не стала. Все, что идет на сцене, интересно и режиссерам, и актерам, они получают удовольствие от самого рабочего процесса. Они не мучаются за кулисами: «О боже, опять мы будем играть этот ужас, который у нас в печенках сидит».
— Вы говорили, постановки должны быть одинаково интересны и взрослым, и детям, потому что в основном люди приходят всей семьей. На что вы ориентируетесь, решая, ставить ли тот или иной спектакль?
— На себя. Если будет интересно нам, будет интересно и зрителям. В своих спектаклях мы задаем вопросы и мы же на них отвечаем. Моделируем ситуации, которые могут произойти и в жизни. Такая стратегия дает результат — у нас всегда полные залы.
— Каких премьер ждать в ближайшем будущем?
— Мы сейчас делаем спектакль «Волшебная мельница Сампо» на основе «Калевалы», карело-финского эпоса. В декабре должна состояться премьера. Сейчас у нас есть несколько довольно серьезных предложений. Но пока о них рано говорить.
— Спектакль «Японская сказка. Меч самурая» вошел в этом году в лонг-лист премии «Золотая маска». Как считаете, почему именно он?
— Понятия не имею. Каждый раз, когда я выпускаю какой-то спектакль, я ставлю в известность «Золотую маску», вот и все. Эксперты приходят и смотрят — так же случилось и в этот раз. Я никак не отреагировала на то, что «Японская сказка. Меч самурая» попала в лонг-лист. Ни положительных, ни отрицательных эмоций по этому поводу не испытываю. Будет следующая премьера — я снова сообщу. Это чистой воды ритуал, заявка, не более того.
Клоун — актер универсальный
— Изначально у «Театриума на Серпуховке» было другое название — Московский театр клоунады. Сатира и пантомима есть здесь и сегодня. В чем принципиальная разница?
— Мы, конечно, с удовольствием оставили бы прежнее название, потому что клоунада — это величайший жанр. Но публика этого не понимает. Зачастую людям все равно — театр клоунады или клоунов, для них это практически равнозначные вещи. Просто очень многие люди, включая детей, не любят клоунов.
— Они их боятся?
— Кто-то боится, кто-то не понимает этого открытого юмора, считая, что он хамский. Кто-то думает, что место клоунов — в цирке, что с актером, работающим в этом жанре, ни о чем серьезном разговаривать нет смысла. На это сильно повлияли наши псевдоколлеги, которые в 1990-х годах купили себе пластиковые ботинки, надели красные носики и стали выступать на праздниках. В конечном итоге они так надоели своим непрофессионализмом, что снизили позиции этого жанра.
Нашему театру стало очень сложно, публика перестала идти. Это было очень обидно, ведь клоун — актер универсальный, он должен уметь и петь, и через голову переворачиваться, и дикцией владеть. Это колоссальный труд. Надо было, чтобы люди пришли, поняли, насколько это интересно, но это очень длительный процесс. Перейти в музыкально-драматический театр нам, в принципе, ничего не стоило, мы просто поменяли название.
— Но ведь к этому времени в стране был хорошо известен театр «Лицедеи» Вячеслава Полунина — даже его популярность не помогала? Кстати, знакомы ли вы с Полуниным? Вам близок его подход к театру?
— Если говорить об этом, я знакома с Полуниным. Его подход к театру мне не близок. Он выбрал собственный путь: один спектакль — одна маска на всю жизнь. А мне интересен репертуарный театр.
— Какие в то время у вас были костюмы, реквизит?
— Был такой замечательный магазин при ткацкой фабрике, назывался «Лоскут». Мы очень много там покупали. Один рулон ткани стоил три копейки. Потом мы сами кроили, шили, делали реквизит — можно сказать, на коленке. Но хуже от этого ничего не становилось! Эти вещи, сделанные своими руками, несли в себе особую энергетику. Это был эксклюзив!
— Наверное, тот факт, что вы все делали сами, отражался на количестве?
— Да. Если сейчас у каждого спектакля по 120–150 костюмов, то тогда было всего 20, 30 или 40. И средств было не очень много. Это был период, когда мы собирались всей труппой и решали, что купить: фонарик или туфли актеру, которому уже не в чем выступать. Это были деньги, полученные с зала, — очень маленькие суммы. Так мы просуществовали примерно года два. Через два года мы стали городским театром и получили финансовую поддержку.
Придерживаемся простых правил
— Есть ли сейчас в вашем театре особенные правила, табу?
— Да, конечно, как в любой нормальной семье. Во-первых, у нас сухой закон. Послабление бывает только в определенные дни. Во-вторых, в гримерках никто не курит. В-третьих, на репетиции и спектакли никто не опаздывает. Еще мои актеры не ходят в сценических костюмах в буфет — там же можно их испачкать, да и запах еды останется, это неприятно. Мы все придерживаемся этих простых правил. Еще у нас много детей-актеров, и они нас, скажем так, дисциплинируют, ведь всегда же хочется подавать самый лучший пример.
— «Театриум на Серпуховке» проводит ежегодный фестиваль «Гаврош». Как появилась эта идея?
— Она возникла у журналиста, историка-театроведа, критика, писательницы Марины Райкиной, с которой мы дружим. Она предложила сделать такой фестиваль, на котором показывают спектакли только одной страны. Но здесь и цирк, и балет, и драма, и кукольные постановки. Это дает возможность публике узнать больше об определенной стране, услышать ее язык, понять культуру, менталитет.
— Чем вы особенно гордитесь, какими именами?
— К нам приезжали спектакль Эмманюэля Демарси-Мота «Алиса в Стране чудес», Театр де ля Вилль, знаменитый шведский Circus Cirkor c шоу Inside Out, итальянский режиссер, актер, музыкант и художник Антонио Каталано со спектаклем и инсталляцией, потрясающий драматург Филипп Дорен с постановкой «Зима. Четыре собаки кусают мои руки и ноги…». Лично моим фаворитом на последнем «Гавроше» стала «Каштанка» нюрнбергского театра Mummpitz im Kachelbau.
— Уже известно, какая страна будет представлена в следующем году?
— Да, это Голландия.
— Сколько времени уходит на подготовку «Гавроша»?
— Это все начинается ровно на следующий день после того, как заканчивается предыдущий. То есть мы закрыли фестиваль этого года и на следующий день уехали в Амстердам. Там был шоу-кейс новых спектаклей, некоторые из них мы уже отобрали в программу следующего года. Все разные — от спектакля о Мартине Лютере Кинге до постановки «Роботы».
Если берешься — делаешь до конца
— Тереза Ганнибаловна, вы из цирковой династии. Почему в свое время вы выбрали не арену, а сцену?
— Это жизнь так распорядилась. Мой муж не имеет никакого отношения к цирку, и было довольно сложно — я часто в разъездах, а он в Москве. Сам он не ставил мне никаких условий, говорил: «Да ради бога, работай». Но меня не устраивала эта ситуация, и в один прекрасный день я поняла, что нужно выбирать. Конечно, были свои сложности: цирк для меня был понятен, а что меня ждет, если я его брошу, — неизвестно. И знаете, без другого опыта работы, но зато с умением дрессировать слонов было трудно найти что-то в Москве. Но мне помогло образование, полученное в ГИТИСе.
— Вы говорили, что театр для вас — прежде всего не работа, а хобби. Но за 25 лет и хобби может утомить. Как вам удается сохранить энтузиазм?
— Энтузиазм на самом деле — это жизненная позиция человека. В моем случае это уже принцип дома, принцип четвертого поколения династии Дуровых. Меня так воспитывали: берешься — делай до конца. А интерес не угасает, потому что я люблю все то, что составляет этот театр, — музыку, литературу, драматургию. Мне кажется, я даже во сне думаю о том, как лучше поставить ту или иную сцену. Пока завтракаю, я ее «проверяю». Пока еду в машине и слушаю музыку, тоже думаю о ней. У меня очень много дисков с пьесами. Я слушаю, как великие актеры их читают. Это прекрасное развлечение или отдых, хотя кто-то может сказать, что я в этот момент тоже занимаюсь работой.
— Ваша семья часто приходит на спектакли?
— Муж и внуки приходят редко, но когда это случается, говорят: «Какая ты у нас молодец». Им нравится, что я делаю, несмотря на то, что меня часто не бывает дома и я не всегда могу им уделить столько внимания, сколько хочу. С сыном проще: Артем — мой драматург, поэтому тут далеко ходить не надо.
— А если у вас появляется свободное время, где предпочитаете его проводить? Есть любимые места?
— Любимое место — это мой рабочий кабинет. Но вообще мне нравится ходить пешком, я безумно люблю старую Москву. Могу часами просто блуждать по закоулкам-переулкам, особенно когда хорошая погода. И даже во время прогулки, если увижу, допустим, на каком-то здании интересный орнамент, я начинаю думать о том, как это использовать в спектакле. Так что все равно все возвращается в один котел.
